Екатерина II, Германия и немцы - Клаус Шарф

Даже в поздней фазе существования российского самодержавия взгляды далеко не всех историков укладывались в националистическое русло. К примеру, Ключевскому удалось убедительно показать, что проявленные Екатериной качества правителя объясняются именно ее чужеземным происхождением, хотя он и был далек от того, чтобы приписывать те или иные ее достоинства именно немецкой крови. В 1910–1911 годах, читая в последний раз свой курс лекций, Ключевский, подобно Щербатову, но без его легитимистского пафоса, назвал императрицу одной из «случайностей», очутившихся на российском престоле после Петра Великого[81], а в одном из афоризмов, не предназначенных для публики, – даже «заезжей цыганкой в Росс[ийской] империи»[82]. Не разделявший шовинистических настроений предвоенных лет, Ключевский, опираясь, по всей видимости, на биографические работы А.Г. Брикнера и В.А. Бильбасова, достаточно подробно посвящал своих студентов в детали семейных и политических связей правящих домов Северной Германии, подготовивших брак Екатерины в России. Он часто говорил, что она прибыла в Россию в роли «бедной невесты», «эмигрантки», что, сменив природное отечество на политическую чужбину, она сохранила любовь к родной стране лишь в виде детских воспоминаний. Ключевский отмечал, что именно этот отрыв от «почвы» и отказ раз и навсегда от привязанности к родине и помог ей целеустремленно подготовить себя к воцарению в России даже в самых неблагоприятных обстоятельствах. Движимая волей к власти, осознавая исключительность своей ситуации, она прилежно старалась освоить не только петербургский придворный этикет, но и политические и общественные условия Российской империи, развивала наблюдательность и умение разбираться в людях, углубляла свои знания и училась работать[83]. Интерпретация Ключевского сохраняет свое значение в том числе и потому, что он избегал выводить личные качества из национальности и места рождения: его слова можно лишь дополнить, но не превзойти в точности.

Что касается Германии, то там еще в последнее десятилетие жизни Екатерины сформировались две точки зрения на ее политические и моральные качества. Среди немецких авторов – как поборников, так и противников Просвещения – были и почитатели императрицы, и те, кто подвергал ее критике разной степени откровенности, упрекая в «жажде славы и завоеваний», усматривая в ее просвещенческих устремлениях лишь маскировку политических интересов, считая ее внутренние реформы неполными, противопоставляя угнетенное положение крестьян роскоши двора и уличая ее фаворитов во влиянии на правление[84]. Однако главный упрек немецких современников Екатерины состоял вовсе не в том, что она, «урожденная немка, занималась лишь русской политикой, не заботясь при этом о соблюдении немецких интересов»[85]. Напротив, некоторые авторы, проживавшие на территории Священной Римской империи, еще во времена Французской революции не только превозносили Фридриха Великого, но и не меньше гордились тем, что «немецкая княжна из безвластного дома ангальтских князей из Цербста» содействовала Просвещению в России на благо всего человечества[86]. «Ее царствование имело непреходящее значение для Российской империи, но великая императрица не является исключительным достоянием истории этой страны или ее грядущих поколений» – таков был итог, подведенный берлинским просветителем Иоганном Эрихом Бистером вскоре после смерти Екатерины. И далее: «…ее 34-летнее влияние на остальную Европу было столь мощным, что она принадлежит всем своим современникам; и в первую очередь – нам, немцам, среди которых она была рождена 67 лет тому назад»[87]. Бистер писал далее, что она родилась «во владениях Фридриха, с которым впоследствии разделила славу века сего»[88]. Находчивые панегиристы ухитрялись даже прославлять одновременно обоих правителей в самых высокопарных выражениях, словно обнаруживая историческое величие императрицы в конкуренции среди дам. «С полным правом, – писал берлинский журнал, – сейчас, на исходе века, [ее можно] удостоить звания Великой, в своем роде даже Величайшей»[89]. Вполне естественно, что в 1796 году, незадолго до смерти императрицы, статья о ней появилась в Лексиконе живущих ныне немецких писателей Иоганна Георга Мойзеля[90]. О ее немецком происхождении упоминалось и в Лексиконе ученых Христиана Готлиба Йохера, где при всей неизбежной краткости приводилось достаточное обоснование тому, «чтобы найти этой женщине всеохватного ума подобающее ей почетное место в храме литературной славы»[91]. В 1827 году ее приняли в еще один храм – «немецкий храм славы», поскольку она, «подобно великому Фридриху, благодаря своей государственной деятельности наивыгоднейшим образом [отличилась] перед всеми великими людьми тогдашней Европы»[92].